Трагикомический случай состоял в том, что, приехав на гастроли в Сочи, Хиршхорн не явился на свой собственный концерт – как потом утверждалось, из-за того, что ему не подали машину к гостинице. Историю эту по сей день рассказывают во множестве версий, а значит, она наделала в своё время шуму. «Капризы», «зазнайство», «там же зал в двух шагах» — комментаторы не скрывают эмоций, как будто ситуация задела и продолжает задевать их лично. Как бы то ни было, разразился грандиозный скандал, и после этого Хиршхорну на год закрыли все гастроли. Утверждается, что это сыграло не последнюю роль в его решении уехать из страны.
Документы на выезд трех человек — отца, матери и сына — были поданы в 1972 году, а на новый год сын поехал в Ленинград попрощаться с друзьями по консерватории и не только по консерватории. Он был вхож на так называемую «мансарду» Акселя, художника Бориса Аксельрода, лидера ленинградского андеграунда. Аксель, разносторонний человек, помимо своего влияния на художников, поэтов и таких музыкантов, как Гребенщиков, стоял вместе с Феликсом Равдоникасом и Андреем Решетиным у истоков исторического исполнительства в России, а среди многих его начинаний была даже попытка открыть состав итальянского скрипичного лака (то есть открыть, ни много ни мало, секрет Страдивари). Во всяком случае, Хиршхорн появлялся там со скрипкой, и там, в мансарде, с ним, уже практически эмигрантом, с человеком, стоящим на пороге, случилась неожиданная вещь: он познакомился с девушкой. Булгаков описывает такие происшествия словами «любовь выскочила перед нами, как убийца в переулке, и поразила сразу нас обоих». Правда, на это у неё было немного времени: Хиршхорны уехали через два месяца, в конце марта 1973 года, и молодым людям остались только редкие переговоры по телефону, причем не по домашнему, а из предосторожности на переговорном пункте – эмигрировать было в ту пору хуже, чем умереть, и без всякой надежды когда-нибудь увидеться, и ни в коем случае никаких писем.
Что касается той истории с не поданной в Сочи машиной, то неожиданное эхо настигло нас много лет спустя, совсем недавно, в воспоминаниях Юрия Темирканова.
«Когда я был совсем молодым человеком, — рассказывает он, — то участвовал в турне Большого симфонического оркестра радио и телевидения, который тогда возглавлял Геннадий Рождественский. Мы плыли на пароходе по Волге и давали концерты в разных городах, если останавливались на несколько дней — жили в гостинице. У нас был импресарио, старой закалки, он еще с Рахманиновым работал. И он говорит: «Маэстро (мне, мальчишке), машина будет вас ждать в 6 часов”. Я подумал, что он смеётся, ведь вот она, филармония, через площадь от гостиницы. А он сказал: «Запомните, молодой человек, публика никогда не должна вас видеть идущим на концерт по улице с фраком в руках. Иначе она ваш концерт уже не будет слушать, как следует”.
Очень вероятно, что Хиршхорн тоже был знаком с тем импресарио старой закалки. Капризы или достоинство артиста? Зависит от угла зрения.
