Эмиль Лудмер — пианист, учился в Ленинградской консерватории в те же годы, что и Хиршхорн.
О Филиппе Хиршхорне я узнал изустно — как в детстве мы узнаём о сказочных героях, дорогие образы которых, раз полюбив, несём потом в сердце через всю свою жизнь. В первый раз я услышал его имя вскоре после того, как приехал в Ленинград. О нём говорили повсюду — французы это называют «par oui-dire»: когда суждение о ком-то разделяется не одним человеком, а всеми, всем миром. Этот мир в моём случае был миром ленинградской консерватории, и его обитатели твердили в один голос, что Филипп — уникум, единственный в своём роде гений, которого нельзя ни с кем сравнить, личность особая и редко встречающаяся.
Однажды меня пригласили на студенческую вечеринку, и веселье было в разгаре, когда я вдруг услышал вокруг себя шёпот «Филипп пришёл, Филипп пришёл», после чего воцарилась тишина. Я посмотрел на него, а он посмотрел на меня, прямо мне в глаза, тем взглядом, который был ему одному свойственен, и в тот миг я сказал себе: «Да, это он !». Точно такой, каким мне его описывали. Его взгляд излучал свет не совсем погасшего огня, напоминающий мерцание далёких звёзд на ночном небосклоне озарённом полной луной. В ту секунду я понял, что того, о ком я раньше слышал «par oui-dire», я теперь вижу перед собой воочию. В ту секунду меня навсегда поразила его исключительная личность, более того — редчайшая природа его души.
Когда он выходил на сцену и, ожидая тишины, выдерживал паузу, уже только его облик завораживал всех нас. Каждый сыгранный Филиппом звук отличался невероятной красотой, открывая незримые доселе горизонты, утопающие в вечности, блаженстве и красоте.
Я услышал Филиппа впервые на концерте в Малом зале ленинградской консерватории, когда он вернулся победителем с конкурса Королевы Елизаветы. Помню, что это был концерт в честь выдающегося скрипача нашего поколения Генрика Шеринга, который посетил консерваторию во время своих легендарных гастролей по Советскому Союзу (сам Шеринг выступал в Большом зале Ленинградской филармонии, зале со знаменитой акустикой, которой восхищался Герберт фон Караян). Если мне не изменяет память, в программе была Чакона Баха, одна из частей Концерта Паганини, Интродукция и Рондо-Каприччиозо Сен-Санса и Цыганские напевы Сарасате. Что касается 1-го концерта Паганини, то Филипп играл его так, что об этом слагались легенды. В то время существовало мнение, единодушно разделяемое всеми известными скрипачами и критиками, что никто и никогда не играл этот концерт так, как Филипп — разве что сам Паганини. При первых же звуках его игры я узнал калибр, который отличал всех великих скрипачей и в первую очередь десять легендарных учеников Леопольда Ауэра: Хейфеца, Эльмана, Цимбалиста, Полякина, Мильштейна и других. При этом невозможно не упомянуть абсолютно волшебную игру Фрица Крейслера. Насколько в величии они все были похожи, настолько в музыкальности, фразировке, редкости звукоизвлечения и артистическом выражении они были уникальны каждый сам по себе. Их игра была подобна пению соловьёв, божественное пение которых превосходит восприятие мира. И таким был Филипп — одиннадцатый соловей, полностью принадлежавший к этой легендарной плеяде скрипачей. После этого концерта Шеринг лично подошёл поздравить Филиппа сказав ему, что он играл как Яша Хейфец. Такое признание со стороны виднейшего скрипача того времени говорит само за себя и не оставляет места никаким рассуждениям или спорам.
Возвращаясь к началу своего рассказа, я хочу сказать, что загадка Хиршхорна, к сожалению, не была ни разгадана, ни вполне понята современниками. И я думаю, что причина этого заключается в невиданности подобного стиля интерпретации, напоминающего созерцание пролетающей кометы, которая исчезает в небытии. Чтобы распознать в нём эту чудесную невиданность, надо было иметь исключительно чуткие, опытные и знающие уши… Тем не менее, он всегда был объектом восхищения, поклонения и даже культа, не говоря уже о том, что игра Филиппа являлась критерием скрипичного исполнительства не только среди ревнивых соучеников, но также и среди наиболее известных скрипачей, таких как Ойстрах, Коган и даже его собственный учитель Михаил Вайман. К счастью для нас, Филипп оставил после себя записи, и записи эти тоже единственные в своём роде. Его «Цыганка» Равеля до сих пор может считаться совершенно неподражаемой. Уже не говоря о концерте Бетховена, с его изумительной второй частью, сонате Джеминиани, концерте Берга и многом другом.
Со своей стороны я абсолютно убежден, что придет время, когда тайна Хиршхорна будет разгадана, и он займет по праву принадлежащее ему место в истории скрипки, которого с достоинством заслуживает.