Отто Дероле, концертмейстер Брюссельского филармонического оркестра
Мои самые первые воспоминания о Филиппе Хиршхорне восходят к середине восьмидесятых годов, когда я учился на годовом последипломном курсе в Брюссельской консерватории.
Прежде всего я должен сказать, что память о головокружительном исполнении Первого концерта Паганини в финальном туре Конкурса Королевы Елизаветы гремела в бельгийских музыкальных кругах ещё десятилетия и, собственно, гремит до сих пор. Общее впечатление, которое он произвел, будучи таким молодым, плюс такое мастерство, такой самоконтроль и такая харизма – всё это было уникально. Потом, когда 20 лет спустя пришла новость, что Хиршхорн будет преподавать в Брюссельской консерватории, сразу стало ясно, что его класс будет более чем полон одаренных и целеустремленных скрипачей.
До этого моими педагогами были в основном наследники венгерско-бельгийской школы (профессор Андре Гертлер, ученик Губаи, который в свою очередь был учеником Вьетана), а здесь я оказался в руках этого великолепного русского виртуоза, Филиппа Хиршхорна. Это было волнующе! Поскольку я вообще-то уже закончил в 1986 свою учебу в Брюсселе, эти добавочные годы в его классе были чудесными, так как г-н Хиршхорн хотел главным образом, чтобы я расширил свой репертуар. Поэтому мы прошли много концертов, сонат, концертных пьес, с небольшим акцентом на музыку 19 и 20 вв. Я никогда не забуду, как учил с ним сонаты Прокофьева. Вот где действительно была ЕГО музыка!
В общем-то, он одобрял мой способ игры на скрипке, когда дело касалось техники. Но что касается выражения, красок, тембров, времени, фразировки и так далее – это был целый новый мир. Я помню, как он был одержим идеей скорости смычка! С самого начала моими прежними педагогами я был приучен вести смычок медленно, с большим весом, сосредотачиваясь на том, чтобы искать постоянное и максимальное сцепление со струной – что я до сих пор считаю очень важным и ценным в скрипичной игре вообще. Но Хиршхорн научил меня играть с меньшим давлением, всё время изменяя скорость смычка, чтобы это сильнее зависело от той фразы, которую я играю. Неделями подряд он заставлял меня заниматься этим, и действительно, это открыло меня к новому, обогатило фантазию и особенно это изменило мое отношение к той установке, что звук будто бы только тогда может считаться «здоровым», когда к нему приложен большой вес. Это на порядки расширило мою цветовую палитру.
Помню также, что он много говорил о физиологии игры. Быть физически расслабленным – это было одно из главных условий для того, чтобы играть хорошо. Он всегда говорил: «Играть на скрипке и так достаточно трудно, не стоить делать так, чтобы это стало ещё труднее из-за насилия над мышцами или их напряжения – особенно тех, в которых нет нужды». А поскольку я был до этого приучен всегда стоять во время игры абсолютно спокойно, он посчитал необходимым убедиться, что я полностью расслаблен. Теперь уже смешно вспомнить, как на некоторых уроках, когда я играл целиком концерт Чайковского, я должен был безостановочно ходить по классу. А тогда это было и смешно и в то же время очень важно!
Я бы не сказал, что его метод был типично русским или старомодным. Наоборот. С каждым студентом он был совершенно разным. Его способности психолога были феноменальными, он был в состоянии убедить ученика взглянуть на вещи по-другому, помочь убрать блоки, преодолеть неуверенность. Он слушал своих студентов так тщательно! Он пытался понять тебя на 100% перед тем, как попытаться что-то изменить. Он никогда не навязывал тебе интерпретацию, нет, он подавал идеи, намеки, советы. Он заставлял учеников посмотреть в себя и увидеть, в чем состоит их естество, каковы их мечты в том, что касалось выразительности. Думаю, что это исключительно ценно и что это редко встречается.
Мне очень повезло учиться у Хиршхорна, я дорожу его уроками и никогда их не забуду.