Георгий Эдельман
Художественный руководитель ассоциации «Феррара Музыка», Театр Клаудио Аббадо (Феррара, Италия)
Лена Эдельман
Музыковед, живёт и работает в Париже
Георгий: — Можно без конца говорить о том, каким музыкантом был Филипп. Артист грандиозного таланта, гениальный исполнитель. Не боюсь слова «гениальный» и употребляю его в самом высоком смысле, так как на мой взгляд, Филипп владел даром интуитивно видеть сочинение изнутри, а необыкновенное владение языком интерпретации позволяло ему приоткрыть перед слушателем совершенно новый аспект исполняемого им сочинения. При этом, это не был рассказ, он не открывал секрет исполняемого, не делился тем, что он думает и какие образы возникают в его воображении, а заставлял услышать музыку в другом, метафизическом и, ещё более таинственном, измерении. И при этом уровне исполнения, Филипп умудрялся оставаться мгновенно узнаваемым, неповторимым, самим собой. Да, он слышал в музыке вещи, которые нам не дано было услышать, и я думаю, для него этот дар тоже не был очевидным. Как-то он мне сказал: «Знаешь, когда я по- настоящему в фокусе на сцене, и чувствую, что всё вдруг отходит на второй план, есть только музыка и совершенно спокойное, ясное понимание того, что я должен делать, тогда в публике, в этот момент, возникает очень напряжённая, «громкая» тишина. Этот момент стоит всего, всех усилий, бессонниц, сомнений, чудовищных занятий, ничего нет прекраснее!».
Лена: — Никогда в Филиппе не было автоматизма, он настолько любил музыку, столько хотел сказать своим исполнением, что играл каждый раз с невероятной искренностью и отдачей. Это был вот такой талант, о котором пишут, знают, говорят — но это невозможно описать словами.
Георгий: — Мы застали семь лет его жизни. В 1987 году я основал фестиваль в Италии, в Камерино и, начиная с 1990 года, Филипп начал туда приезжать ежегодно. Конечно же, мы всегда всё знали о нём, о его победе на конкурсе в Брюсселе, о его отьезде из Советского Союза, его карьере на Западе, но познакомились и сблизились мы с ним в связи с фестивалем. Мы начали часто встречаться. Филипп ездил на европейские гастроли на машине и, проезжая Париж, всегда останавливался у нас. Это было чудесное, тёплое общение.
А если сравнить с кем-нибудь другим?
Георгий: — Исполнителей очень трудно сравнивать. Как измерить талант? И потом, какой выбрать критерий? Отношение к авторскому тексту? Владение инструментом? Индивидуальность? Всё необходимо. Для меня важно перестать прислушиваться и анализировать. Больше всего мне нравятся иполнители, способные заразить азартом первооткрывателей. В осбенности, в сочинениях известных, где каждая нота на слуху. Их не так много. Такими были Карлос Клайбер, Фуртвенглер, Бенедетти-Микеланджели, Жаклин дю Пре, Глен Гульд. Таким был Филипп.
Лена: — Он никогда не относился к музыке легковесно, никогда не было малейшего намёка на халтуру, приблизительность. Его ответственность была бескомпромиссной и не зависела ни от значительности зала, ни от размера города.
Георгий: — Кстати, как раз в Камерино, произошёл забавный эпизод. Надо сказать, что Камерино – это маленький город недалеко от Ассизи, знаменитый своим, одним из самых старинных в Италии, университетом. С точки зрения культуры, и в особенности музыки — Богом забытое место. И несмотря на это, музыканты, которые часто там бывали, до сих пор вспоминают камеринский фестиваль, как необыкновенное событие. Почему? Ведь слушателей там было немного и они не были знатоками. Дело в том, что приезжавшие на фестиваль артисты, хорошо знали друг друга. Все знали, что качество исполнения будет оценивать не безликая публика, а друзья-коллеги, с которыми на следующее утро надо пить кофе. Поэтому уровень фестиваля был очень высоким.
В какой-то момент, мой старый друг, живущий в Канаде композитор — он в то время очень бедствовал — сказал: «Вот у тебя фестиваль, ну сыграйте что-нибудь моё». Я рассказал об этом Филиппу — говорю: «Хочется помочь, но вряд-ли кто-нибудь из наших согласится, времени репетировать никогда не хватает». Я меньше всего имел в виду просить его самого, я всегда очень внимательно следил за тем, чтобы ему на фестивале было интересно и чтобы ему не играть ничего «лишнего». Вдруг Филипп увлёкся этой идеей и говорит: «Я сыграю!». Конечно, это был фестиваль, когда можно себе позволить делать всё, что угодно. А ему было интересно, он очень ответственно подошёл к сочинению человека, о котором ничего не знал, да и никто особенно ничего не знал. Филипп организовал весь процесс — собрал и увлёк других музыкантов, репетировал крайне серьёзно, будто собирался открыть забытое сочинение Моцарта. Великая сила перфектности: «Я и моя музыка». Это был очень сильный двигатель в его жизни. У него был собственный высочайший критерий того, что он делает и, как он это делает.
Мне очень не хватает Филиппа. После стольких лет, продолжаю остро ощущать его отсутствие. Мне не хватает его тонких и остроумных замечаний о музыке и музыкантах, его поразительного умения слушать, вникая в суть рассказа, его спокойной самокритики, интереса к коллегам-артистам при полном отсутствии зависти к их успеху. Всегда могу вспомнить, где мы с ним гуляли, о чём говорили, и всегда думаю, как жалко, что его нет с нами. Хочется помнить то время, когда Филипп был здоров, остроумен, блестящ, как мы курили — а он курил чудовищно… вспоминаются эпизоды фестиваля, например, с Аликом Рабиновичем.
Надо сказать, что их отношения всегда были сложными и амбивалентными. Ретроспективно, мне кажется, что их притягивала друг к другу необыкновенная одарённость, а сложные их характеры отталкивались один от другого, как одинаково заряженные атомы. Помню, как Филипп приехал к нам после записи Трио Брамса (т.е. секстетов Брамса в переложении для трио) с Герингасом и Рабиновичем. Филипп был расстроен, устало молчалив, а ведь запись замечательная – все, кто её слушал, со мной согласятся. И вдруг просто сказал: «Я, конечно, всё понимаю, но в какой-то момент мне хотелось сказать, что музыка не может существовать только с точки зрения рояля». Как мне нравилась эта его черта! Он не судил и не клеймил, просто пытался понять источник своего дискомфорта, как бы «мы, конечно, всё сделали, но возможен и другой ракурс».
Как-то Алик с Мартой Аргерих приняли участие в фестивале, сыграв там много чудесной музыки. Это было необычно и очень приятно — Марта в Камерино! На следующий год Алик сказал: «Я знаю, что Филипп сюда тоже приезжает – может быть, нам сыграть что-нибудь?» — и Филипп согласился. Решили играть квинтет Франка. Участники весь день репетировали, не без напряжения, но не теряя энтузиазма. Понятно, что индивидуальностей много, всё-таки когда сидит пять серьезных музыкантов, а кто-то один (вы конечно догадались, что это был Алик) говорит «будем играть так» — это не вызывает дружеских чувств, но все как-то терпели. И вот они на сцене. У меня есть эта запись, уникальный документ. Замечательно сыграны две части. Дошли до финала, а финал в этом сочинении очень виртуозный. Они начали, и в какой-то момент разошлись… Несмотря на то, что момент был краткий, едва заметный, это вызвало у Алика Рабиновича бешеную реакцию. Я всегда сидел в ложе, прямо над сценой и видел музыкантов прямо перед собой. Увидел искажённое гневом лицо Алика, бросающего на Филиппа уничтожающие взгляды. Затем, не обращая больше внимания ни на кого, Алик начал играть всё быстрее и всё громче. А сочинение очень трудное и угнаться за ним было просто невозможно. Филипп был последний, кто пытался с ним как-то вместе играть — и тут, за несколько строчек до конца, у него лопается струна. Рабинович даже не повернулся в его сторону! Так и продолжал шпарить до самого конца, а Филипп закончил квинтет на трех струнах. И вот аплодисменты, они встают, и Алик, вместо того, чтобы поклониться, идет прямо ко мне, к моей ложе, и говорит: «Я с этим бандитом больше играть никогда не буду! Всё отменяется!» — они должны были на следующий день ещё играть сонату Лекё. В это же время, на фестивале был Валерий Афанасьев, и они с Филиппом договорились вместо отменённого Лекё сыграть Вторую сонату Брамса. Узнав об этом, Алик подошёл ко мне и стал выговаривать, как я посмел это сделать; человека, который сбился на сцене, нужно наказать! А абсурдная и комичная сторона этого случая ещё и в том, что, прослушав внимательно запись концерта, я обнаружил, что сбился-то сам Алик! Конечно, я не стал ему об этом говорить. Я только сказал, что очень его люблю, но всё-таки на этом фестивале кому играть, что играть, и с кем — буду решать я. Он повернулся, вышел, не прощаясь, и в этот же день уехал из Камерино, никому не сказав ни слова.
Лена: — Я потом спросила: «Филипп, ну и как тебе это всё?». А он говорит: «Да у нас с ним всегда так». Я говорю: «А зачем ты согласился с ним играть?». А он спокойно, мирно отвечает: «Я забываю!». Вот так.
Георгий: — Да! Да! Он так и говорил: «Я забыл! Забыл, с кем имею дело!». Нужно сказать, что Алик с партнёрами, которые готовы были подчиниться его воле, способен был на совершенно фантастическое исполнение. Он уникальный музыкант, и я могу понять любого человека, который готов всё перетерпеть, чтобы с ним музицировать. Проблема с Филиппом возникала из-за того, что он не менее Алика способен был парить на невероятном творческом уровне. Для Алика это был своего рода вызов, и он забывал, что Филипп партнёр, а не конкурент.
Лена: — Когда Филипп в первый раз приехал на фестиваль, мы ещё не были так хорошо знакомы. Я привела его в театр, он хотел заниматься, но там шла репетиция, а все артистические комнаты тоже были заняты. Мне стало неловко, в первый раз приехал великий Хиршхорн, а позаниматься ему негде. А он, казалось, и не заметил ничего, говорит: «А мне не важно, я здесь побуду, в вестибюле». Я говорю: «Здесь ведь даже стула нет». А он: «Ничего! Я так». Открыл футляр прямо на полу, взял скрипку, смычок и стал там ходить…
Расскажите о Концертной Симфонии Моцарта с Башметом.
Георгий: — Незабываемое выступление! Притом, ничто этот триумф не предвещало: Хиршхорн с Башметом никогда до этого вместе не играли, оркестр и Юра прихали в Камерино очень поздно, программа концерта большая, времени репетировать оставалось настолько мало, что музыканты только и успели, что попробовать начало частей, договориться о темпах, нескольких штрихах… И вот концерт. Филипп играл, двигаясь по сцене, а Юра стоял, как вкопанный, оба очень волновались, друг на друга почти не смотрели. В первой части чувствовался многовольтный нерв, но, вместе с тем, и острейшее внимание друг к другу, та самая репетиция, которой не хватило, но теперь уже без права остановиться и «уточнить». Огромный талант обоих музыкантов, их интуитивное ощущение музыки и, в особенности, их безмерное владение палитрой собственных возможностей, подарили нам, обалдевшим от восторга слушателям, неслыханную по вдохновению, совершенно метафизическую интерпретацию. Вторая часть написана Моцартом с явной «симпатией» к альту, которому, в диалоге со скрипкой, отдана вторая, ответная фраза. Таким образом, он звучит теплее, умиротворённее, значительнее скрипки. А уж в исполнении Башмета — это было просто волшебство. Но в этот, единственный на моей памяти раз, скрипач не дал себя затмить спокойной мудростью альта. Филипп играл свою партию с таким напряжением, так пронзительно, что с первой же его ноты в зале всё замерло, казалось, что все, включая оркестр на сцене, неожиданно перенеслись в другое, неизведанное измерение.
Я счастлив, что этот концерт был записан и сохранился в истории.
