Скрипач, ассистент в классе Ваймана в 1960-х, позднее доцент Ленинградской консерватории, завкафедрой скрипки, декан оркестрового факультета, в 1990-х профессор Таллинской консерватории.
Александр Александрович, Вы скрипач и непосредственный свидетель событий. Лучше Вас никто не сможет ответить на вопрос, каково было влияние Ваймана на Хиршхорна, как на скрипача.
Дело в том, что когда к Вайману поступили два мальчика из Риги, то возникла такая проблема, что Вайман не преподавал в десятилетке, поэтому туда взяли меня. Два раза в неделю они занимались со мной, и один раз с Вайманом. До этого они в Риге учились у Стурестепа, был такой профессор, очень добрый человек. Он рассказывал, как обращался с ними. Вызывал маму одного и говорил: «А Филипп уже играет, например, концерт Паганини», потом маму другого, и ей говорил, что Гидон уже играет «Последнюю розу лета»… Что касается Гидона, то он потом уехал в Москву, к Ойстраху, и перед отъездом написал мне тёплое прощальное письмо, чего я совсем не ожидал. Он был очень закрытым по характеру. С Вайманом у них не получилось взаимопонимания. Вайман говорил ему: «Не будешь заниматься, как я говорю — у тебя никогда не будет звучать скрипка». И оказался прав, как мы знаем… А Филипп, наоборот, был тёплым человеком, его все любили. Мы потом подружились, и он даже стал вхож в нашу семью. Как студент он был невероятно трудоспособен. Он мог стоять и по пять часов в день, качать вибрацию — и он её выкачал в конце концов.
А что, у него были проблемы с вибрацией?
Вибрация у него до этого была зажатая и однообразная. Это что касается левой руки, а если говорить о правой, то речь идёт о звуке и о detaché, прежде всего. У нас ведь, у ленинградской школы, две точки опоры у скрипки: ключица и большой палец. Тогда ещё можно было говорить о школах: московской и ленинградской, сейчас всё нивелируется. Подробней словами бесполезно описывать, это нужно с инструментом в руках.
Позволю себе напомнить, что в 1962 году во время конкурса им.Чайковского Цимбалист сказал Борису Гутникову (ученику Эйдлина): «Молодой человек, наконец-то я слышу настоящий петербургский звук».
Да! Это правда.
Как Вы считаете, Хиршхорну тоже можно было бы адресовать эти слова?
Конечно.
А когда он на записи с конкурса играет в последних тактах концерта Паганини detaché абсолютно жёсткой, несгибающейся рукой — это тоже ленинградская школа?
(смеется) Нет, это, знаете, «школа Филиппа Хиршхорна»… это то, с чем мы боролись. И потом, конкурс — это дело такое, тут часто от волнения лишь бы доиграть. Кроме того, я лично был свидетелем, как Ростропович играл финал Симфонии-Концерта, зажав смычок в кулаке — и у него прекрасно получалось.
А в каком классе занимался Вайман? в ауэровском, двадцать пятом?
Не сразу, но он стал заниматься в двадцать пятом классе и проработал там много лет. Но надо сказать, что двадцать пятый класс — это не совсем ауэровский, Ауэр провёл там какой-нибудь год или два. Когда началась Первая мировая война, то Ауэр испугался обстрелов и поэтому решил спуститься на этаж ниже, а, вообще, его класс был сорок третий. И Цимбалист, когда приезжал в Ленинград и ходил по консерватории, то сказал про двадцать пятый класс «мы здесь не занимались».
Каково было, вообще, положение ленинградской школы и её престиж в тогдашних скрипичных кругах?
В разное время по-разному. Пока был жив Юлий Ильич Эйдлин, то в Москве его боялись -живой ауэровский ученик. И Ойстрах, когда приезжал в Ленинград, первым делом звонил ему. Когда же Эйдлин умер, а это случилось в 1958 году, то для ленинградцев сразу всё стало труднее. Почему-то так получалось, что из Московской консерватории все разъезжались по стране, а ленинградцы по большей части оставались в Ленинграде, и поэтому часто оказывалось, что в жюри какого-нибудь конкурса были одни только москвичи или их сателлиты. Даже из Еревана приезжали бывшие москвичи, и всё было организовано очень хорошо. Меня самого три раза срезали, Гантварга срезали… Определенный антагонизм существовал между Ленинградом и Москвой. Причём, не на студенческом уровне, а на профессорском. Поэтому, многие способные ребята, которые в Москве уже были бы пять раз лауреаты, оставались без премий и без известности.
Коснулось ли это Хиршхорна? Столкнулся ли он с предвзятостью при отборе в Геную и в Брюссель?
Ну, уж его-то не пустить… как же это можно.
А что Вайман дал Филиппу свою скрипку для конкурса Елизаветы — это действительно так?
Да, действительно, так. Балестриери. У него, вообще, было три скрипки: Страд, этот Балестриери и Иосиф Гварнери.
Его личные скрипки?
Да, тогда было ещё можно что-то купить. Дорого, конечно, но по сравнению с современными ценами — это копейки. Кажется, за пятьдесят тысяч Вайман купил этого Страда, но это не точно. А буквально незадолго перед смертью, Филипп купил у вдовы Ваймана Балестриери. На другой скрипке играет дочка Ваймана, а куда делся Иосиф Гварнери, я не знаю. А с конкурсом Елизаветы связана вот такая история: дело в том, что перед самым конкурсом Вайман уехал на длительные гастроли, надолго, на месяц или на два, так что с Хиршхорном в это время занимался я. И вот когда он получил первую премию, то он то ли упомянул об этом в каком-то интервью, то ли кому-то сказал, я уже не помню, но это дошло каким-то образом до Ваймана, и он и к Филиппу стал суше относиться, и на меня косо поглядывать. Словом, получилось не так, как с Нелли Школьниковой, когда она победила в Париже. «У кого вы занимаетесь?» — у неё спросили в интервью. — «У доцента Янкелевича» — и на следующий день Янкелевич проснулся доцентом. И тогда Филипп решил уехать обратно в Ригу и заканчивал у Стурестепа. В Риге начались уже вещи малопонятные. Например, он зачем-то решил поехать на конкурс имени Ленина.
Имени кого?
Да, вот представьте, был такой конкурс в 70-м году, имени Ленина. Я лично ему говорил — «что ты делаешь, тебе с твоей фамилией на таком конкурсе разве можно на что-то рассчитывать?», но он всё-таки поехал туда, и первое место там дали Корсакову — как видите, фамилия более благозвучная. Потом ещё был такой конкурс имени Энеску в Бухаресте, серьезный конкурс, с трудной программой, и Хиршхорн там играл и оказался третьим, а первую премию получил Агаронян. Зачем это делалось, я не знаю. Ведь после конкурса Елизаветы он мог вообще больше никуда не ездить, это был самый авторитетный конкурс, наш Чайковский тогда мало котировался. Думаю, что это под влиянием матери. И конечно, все эти события подтолкнули его к отъезду из страны. Я считаю, что зря он уехал из Ленинграда, это было ошибкой, не надо было этого делать. Ведь тут у него было всё, его носили на руках, и аспирантура была, считай, в кармане, а там и преподавание. И Вайман ему очень подходил, как педагог.
Чем именно?
Хиршхорн был исключительно одарен интуитивно, и Вайман тоже был интуит. Причём у Ваймана это ярко проявлялось в преподавании. Он ведь замечательно преподавал не только талантливым людям. Часто бывало так, что какой-нибудь слабенький скрипачок к пятому курсу вырастал в артиста. И как Вайман это делал, понять нельзя и повторить невозможно. У него были свои находки, — например, он время от времени применял такой приём, как игра с учеником одновременно, в унисон. Мы играли вместе с ним, шли за ним и впечатление было, что какая-то часть его блеска передаётся и нам тоже, что мы уже почти, как он.
А вот когда, уже уехав в Ригу, Филипп пытался брать уроки у Янкелевича, то Янкелевич ему совсем не подходил, я считаю. Но это не для печати… В Риге он стал солистом филармонии, начал ездить по Союзу, и тут тоже не обошлось без глупостей. Я думаю, что его немного, знаете, «закачали». Например, в Сочи был случай, когда он потребовал машину, чтобы доехать от гостиницы до зала, когда там пройти три минуты. Никакой машины ему, конечно, не дали, и тогда он просто не пришёл на концерт. Был грандиозный скандал. Это, конечно, повлияло на отношение к нему, а все эти истории с конкурсами повлияли на его настроение и, когда пришло приглашение из Израиля, то они уехали всей семьёй. В Израиле Стерн — а он ведь был сионист, — предложил ему подписать заявление о положении евреев в Советском Союзе, и Филипп отказался, не подписал. Это было, конечно, хорошо и благородно, но он тут же потерял Америку и Японию, а вот Миша Майский подписал и приобрёл весь мир. Такой он был человек… знаете, ему большую пользу принесла дружба с Либерманом. У Либермана был трезвый и деловой склад ума, и он Филиппу очень помогал и, как бы это сказать, «охлаждал» его. Это уже позднее, когда они работали в Утрехте. Им вдвоём удалось превратить эту плохенькую и провинциальную, в общем-то, консерваторию в вполне достойное учебное заведение.
Все его записи у меня есть, все, что доступны. И Паганини, и Сибелиус, и Брамс, и где он Бартока играет на конкурсе – очень хорошо. Если сравнить их с сегодняшними… Сейчас ведь, знаете, много хорошо играющих людей. Вот, например, Алёна Баева — разве плохо играет? Или моя однофамилица, Юлия Фишер… а из совсем новых — Роман Ким, например. Но это не Хиршхорн — таких, как он, больше нет. Даже по внешности, кстати. Посмотрите на Филиппа — артист! А посмотришь на иного — да ему бы мясом в лавке торговать…
В интернете про Хиршхорна ходит множество слухов. Например, рассказывают, что он однажды разыграл Ваймана, разбив на его глазах об угол мебели некую скрипку, которую тот посчитал издалека своим Балестриери.
Нет, этого не было. Филипп, конечно, любил пошутить, но не до такой степени, чтобы разбивать скрипки, даже фабричные… Не всему можно верить, что пишут в интернете.
